Андрей Чернов

О трудах и заботах шолоховеда Феликса Кузнецова

Диалектных параллелей прозы Крюкова и «Тихого Дона» достаточно для составления краткого словаря донских говоров. Сложим однако в ту же копилку аукающиеся друг с другом поговорки, идиомы и «образные параллели» – авторские тропы.

Ростовский филолог М. Т. Мезенцев заметил: «Творческая особенность Ф. Д. Крюкова заключалась в том, что очень многие детали – сравнения, метафоры, образные слова и выражения, короткие эпизоды, явившиеся подлинными находками большого мастера слова, использовались им неоднократно в нескольких произведениях. Чаще всего находка появлялась в очерке, затем обнаруживалась в рассказе, перекочевывала в повесть»[1].

По сути М. Т. Мезенцев первым поставил вопрос об идеолекте Крюкова и идентичности его идеолекту автора «Тихом Доне» (Идеоле́кт – вариант языка, используемый одним человеком).

Для начала ограничимся лишь одной крюковской самоцитатой. Очерк «В глубине»: «Не стану скрывать: взяткой пользовался... один-единственный раз в жизни, писарем еще был в полку: жидок-подрядчик положил тайком рублишко в карман... ну, сознаюсь – воспользовался». А в рассказе «Тишь» полицейский по прозвищу Мордальон откровенничает: «– Деньгами за всю жизнь попользовался только одним рублишком... от жида... И то – когда еще писарем был в полку – дело военное». (Подобных примеров – не счесть.)

Мезенцев в своем исследовании «Судьбы романов» (1990) привел несколько десятков параллелей с «Тихим Доном». Среди них встречаются и нетривиальные.

В очерке Крюкова «На Тихом Дону» (1898) молодой казак пристает к казачке: «– Пусти... Пусти, тебе говорят, а то зашумлю...» В ТД Аксинья – Григорию: «– Пусти. – Помалкивай. – Пусти, а то зашумлю».

В рассказе Крюкова «На речке лазоревой» в сцене купания: «На солнце блестит его белое тело, резко отделяясь от загара шеи и рук». В ТД. в такой же сцене: «обнажая белое тело с ровно подрезанной полосой загара на шее».

Характеристика одного из купцов в повести Ф. Д. Крюкова «Зыбь»: «Дуванов читал “Биржевые ведомости”... Обращение с людьми – даже с самыми простецкими – было у него обходительное, тонкое». В ТД также о купце (не о Мохове, а его приятеле Атепине): «Читал “Биржевые ведомости”... Со служащими обращался вежливо».

Работа Мезенцева относится к докомпьютерному времени. В ней, как пишет автор, «приводятся результаты сравнений “Тихого Дона” и других произведений Ф. Д. Крюкова по традиционной литературоведческой методике: без ЭВМ, без калькулятора, без арифмометра». Автором было обнаружено около 200 и приведено в качестве иллюстрации около 90 совпадений из 37 очерков, рассказов, повестей Крюкова.

Разумеется, столь скромную (хотя и весьма трудоемкую) выборку репрезентативной не назовешь.

Официальное шолоховедение проигнорировало эти «совпадения», объявив их «общеречевыми», а для пущей убедительности безошибочно выбрало из девяти десятков параллелей те, что и впрямь «принадлежат языку» (См.: Кузнецов Ф. Тихий Дон. Судьба и правда великого романа. М., 2005. С. 658–662).

То, что набор пословиц и поговорок, цитируемый героями прозы Крюкова и героями ТД уникален (из многих сотен выбраны три десятка редчайших, и из них половина почему-то совпадает), шолоховед предпочел не заметить. Но совпадают в масштабах, о которых Мезенцев мог разве что догадываться, и редкостные диалектизмы, и контексты, и повороты микросюжетов, и многое прочее – вплоть до одинаковой графической передачи междометий и звукоподражаний. Всю сумму этого феномена невозможно объяснить заимствованиями у другого автора, поскольку в таком количестве заимствования могут быть только механическими (по алгоритму буриме или «чепухи»). Но тогда и результат был бы чисто механическим. Или второй настолько проникся авторской интонацией, привычками и приемами первого, что уже сам превратился в него, да к тому же еще практически наизусть помнит всё десятитомное наследие своего предшественника, вплоть до мелких анонимных или подписанных псевдонимами заметок в провинциальных газетах многолетней давности?

Другое дело, если один автор разрабатывает одну, свою тему, дышит и живет ею круглосуточно. И не год, а десятилетия.

Ответить Кузнецову Марат Тимофеевич Мезенцев (1938–1994) уже не мог. Сделаем это за него.

В своей монографии Ф. Ф. Кузнецов утверждает, что словарь диалектизмов Федора Крюкова существенно беднее, чем у Шолохова, поскольку Крюков, мол, безвыездно жил на Дону только до поступления в петербургский университет, и донской диалект знал плохо: «Из 426 диалектизмов в рассказах Крюкова лишь 198 совпадают с диалектными словами в «Тихом Доне», что составляет 15%. Из 468 диалектных слов в «Донских рассказах» в «Тихом Доне» присутствует 388, что составляет почти 85%» (с. 729).

Но 198 от 426 – не 15, а 46,5 %. (Однако и этой цифре доверия нет: она явно занижена.)

Увы, перед нами не опечатка и не арифметическая ошибка гуманитария. Это то, что некогда называли тенденцией.

В прозе Крюкова встречаются десятки слов, не только не попавшие в ТД, но и не зафиксированные Большим толковым словарем донского казачества и Словарем русских народных говоров. Надо обладать особыми способностями, чтобы этого не заметить.

По Кузнецову, в компьютер были введены тексты Ф. Д. Крюкова: 1. «Рассказы. Публицистика» (М., 1990); 2. «Казацкие мотивы» (М., 1993); 3. Рассказы и очерки Крюкова, опубликованные в периодических изданиях начала XX века (с. 722).

При этом корпус текстов составил 572074 слова (с. 723). Утверждается, что проанализированы следующие произведения (названия повторяющихся текстов даны курсивом):

1. Казачка. Из дневника учителя Васюхина. К источнику исцелений. Встреча. Отрада. Полчаса. В камере № 380. Мать. Человек. Счастье. Без огня. Сеть мирская. Мечты. Зыбь. Четверо. Душа одна. Обвал. Край родной. Речь на заседании первой Государственной Думы. Два мира. Перевелись ли богатыри? В сугробах. Новое. В сфере колдовства и мути. Памяти П. Ф. Якубовича.

2. Казачка. В родных местах. Картинки школьной жизни. Встреча. Сеть мирская. Шульгинская расправа. На речке лазоревой. Угловые жильцы. Без огня. Неопалимая Купина. Четверо. 9–11 июля 1906. Край родной. (Плюс пять текстов некрологического характера).

Это 37 разных произведений. Около 920 книжных страниц среднего формата. Итого около 270 000 слов. И еще почти 300 тысяч слов текстов «начала XX века» (из них мог бы получиться двухтомник по 500 страниц в томе), перечень которых не приводится.

Однако все это – неправда. В заявленном объеме анализ крюковской прозы Кузнецовым не проводился. Начальный свой тезис о преобладании диалектизмов у Шолохова Кузнецов списал у профессора Принстонского университета Германа Ермолаева, которому большая часть крюковского наследия была просто недоступна, «подсчеты» же на совести советского шолоховеда. Впрочем, он и сам ненароком проговаривается: «Таким образом, из ста с лишним диалектных слов в авторской речи «Тихого Дона», характеризующих специфику казачьего быта, донской природы, земледельческого и ратного труда, в рассказах Крюкова – и в авторской, и в прямой речи – встречается, в общей сложности, не более двух десятков, то есть 1/5 часть» (с. 732).

Но говорить, что в «Тихом Доне» «сто с лишнем» диалектизмов «бытовой» группы равносильно утверждению, что в сугробе более ста снежинок.

Первую сотню «бытовых» диалектизмов мы встречаем уже на первых 51 страницах романа (I – начало XII главы), а это значит, что общее число диалектизмов в первых трех книгах никак не менее полутора тысяч. Выпишем первые сто:

Баз, хутор, стремя, гуменный, шлях, живущой, хребтина, займище, курень, арба, чекмень, майдан, прогон  (по СРНГ – узкий промежуток между полями для проезда и прохода), зипун, жалмерка, накваска, гулевая земля, яр, ендова, исподница, чирик, привада (подкормка для рыбы), карша, уруб, зевло, серники (спички), черпало, чурбак, отбанить, скло, друзьяк, притуга, затоп (растопка), кизеки, полсть, чумбур, потники, былка, намёт, шлычка, сухота; утирка, порожки, завеска, стоянок (стояк), левада, комол, ерик, бро’дить, зипун, нутрё, сомяга, дурнопьян, служивской, куга, попас (выпас), сумнение, бузовать, захряснуть, колотьё, тренога, атаманец, барок, белесь, рогач, бугай, голощечина, улеш, конаться, копнить, гресть, батяня, забурунный, зоревать, грядушка, тушистый, увал, телешом, игрище, чобор, шитво, гребельщица, сырец, односум, обдонье, травьё, турчелка, виё, чулюканье, казачья присяга (кислое молоко), стан (стоянка), вечерять, потравить траву, бесила (белена), владать, сход, дробовица, отвиливать, бурсак (хлеб), уемистый.

П/ж выделены точные соответствия и однокоренные параллели (у Крюкова не найдено гуменный, но многократно гумно; отсутствует исподница, но нередко встречается исподник; нет гулевой земли, но есть фамилия Гулевой и гулебщики; нет шлычки, а есть шлычок; нет чюлюканья, но попадается чиликанье воробьев; нет потравить, но есть потрава; не найдено отвиливать (отлынивать) и вилюжить (оставлять кривой след), но присутствует «вилючий человечишко...» («Тишь»); нет дробовиц, но трижды в том же контексте допотопного оружия старое ружье-дробовик.

При этом следует участь, что у Крюкова и в ТД один диалектизм может встречаться лишь один-два раза. А потому утверждать, что отсутствие какого-то слова говорит о его незнании автором – верх наивности.

На 100 первых диалектизмов «бытовой» группы – 64 совпадения. (не 15 или 20, как утверждает Кузнецов, а 64 %). Это очень много, если принять во внимание, что в Донском словаре 18 тысяч слов.

Слово в очерке или даже рассказе – совсем не то, что слово романное, полифоническое, а, тем более, еще и сказовое. Герман Ермолаев подметил, что у Крюкова диалектизмы редко встречаются в авторской речи, а для ТД – это норма. Но роман и пишется, как известно после Бахтина, по совсем иным законам. Здесь «старое ружье-дробовик» уже не стреляет, и потому автору важно сказать, что на военных сборах, готовя молодых казаков к будущей войне, их учат стрелять из дробовиц (а не из новейших трехлинеек). Дробовица – и есть «старое ружье-дробовик». Но при романном сгущении смыслов сама замшелость формы вроде бы уже сданного в музей дедова словечка  вопиет о грядущих драмах.

Сравнивать очерки, рассказы и даже повести Федора Крюкова с «Тихим Доном» – все равно, что сравнивать эскизы к картине с самой картиной. Берясь за эпическую форму, прозаик должен переучиваться: тут акварель не имеет права голоса, а карандашу отведена роль чернорабочего. Это царство станковой живописи. Иные материалы, иной и способ сворачивания пространства. А потому и мазок будет непременно иным.

Впрочем, как заметил исследователь творчества Крюкова С. Л. Рожков, проникновение диалектизмов в авторскую речь писателя начинается с проклятого августа 1914 года, с очерка «Мельком»: «Старик лежит локтями на огороже, глядит в земь». Годом раньше так говорили только герои Крюкова: «– Костылев Петруха сноху чернобровую усватал за Коську, – говорит он тоном обличительной горечи: – двести рублей за кладку отвалил!.. Да пропили полусотню... А теперь вот ходит – в земь глядит... как бы не удушился от мыслей...» («В глубине». 1913).

В прошлом гимназический преподаватель словесности и русского языка, а потом библиотекарь Федор Крюков писать на донском диалекте от собственного я – до войны себе не позволял.

Переходя к более подробному разговору, ограничим себя списком тех произведений, которые, как утверждает Кузнецов, были «введены в компьютер для анализа».

Возьмем наудачу слово балка. Кузнецов считает его диалектным и у Крюкова не находит (с. 731). В прозе из списка Кузнецова оно встречается неоднократно: «Недалеко от Шульгинского городка находилась широкая балка, заросшая густым лыком…» («Шульгинская расправа»); «синеватые балки с жидким леском («К источнику исцелений»); и еще 15 раз в повести «Зыбь».

Кузнецов утверждает, что слова «дурнопьян вообще нет у Крюкова» (с. 732). Но:

Крюков, если верить Кузнецову, не употребляет слова арба (с. 731). Это не так, см.: «Казачка», «Зыбь» (многократно), «Мечты», «Душа одна», «Шульгинская расправа», «Четверо» (многократно).

А вот связанные с арбой метафоры:

Добавим еще и такую параллель (речь о коне): «Игрешка с удовольствием встряхнулся, еще раз фыркнул и потянулся к сену, которое соблазнительно торчало между ребер арбы» («Весна-красна»).

По электронному Национальному корпусу русского языка (далее НКРЯ) выражение ребра арбы встречаются только в ТД. При этом и в рассказе «Четверо», и в ТД автор, играя на антропоморфности арбы, четырежды возвращает термину начальную метафорическую составляющую: ребра из боков арбы; ломал на колене сухие колышки – ребра арбы; свесив между ребер арбы ноги; спиной к ребрам арбы. Четырехкратное единство авторского приема вряд ли может быть оспорено. В более ранней крюковской «Офицерше» (1912) мы встречаем «переплет арбы». Впрочем, тут же: «Тихо заскрипела арба, между деревянными ребрами ее поднялась взлохмаченная голова…» (Пятый случай того же авторского приема.)

Есть у Крюкова и дроги (отрицаются на с. 731): «Зыбь», «Мечты», «На речке лазоревой» и т. д. Есть и фурманка («Мечты», «На речке лазоревой»), и двуколка («Душа одна»).

Кроме слова полсть (подстилка из войлока; шерстяное покрывало), которое встречается в рассказе «На речке лазоревой» (и еще в очерке «На Тихом Дону»; Кузнецов на этот очерк не раз ссылается, но отказывается анализировать, как и всё то, что Крюков написал до 1900 года, то есть до тридцати своих лет), есть у Крюкова и сугубо донское полстовал – валяльщик шерсти, изготовитель полстей и валенок (полстя’нок) («Будни»). В ТД полстовал звучит в речи Степана Астахова в упрощенном, но также зафиксированном в ДС варианте постовал: «– Да в энтот раз, как постовала убили» (ТД: 2, XIX, 213).

Однако перестанем довольствоваться двумя изданными в 1990-х сборниками Крюкова и расширим поле поиска (тем более, что по утверждению исследователя анализу были подвергнуты и около 1000 книжных страниц ни разу не переиздававшихся крюковских произведений).

Кузнецов пишет: «Природа представлена в «Тихом Доне» в таких диалектных словах, как буерак, лог, ложок, яр, балка, теклина, отножина, изволок, увал, займище, урема, ендова, музга, левада; растительный мир – названия целебных и других трав, цветов – находит отражение в таких словах, как яровик, чернолист, змеиное око, аржанец, татарник, медвянка, дурнопьян, горюнок, богородицына травка, куга, чакан, сибирек, череда, донник; названия, связанные с рекой и рыбной ловлей, – в словах: стремя, коловерть, наслус, прорва, стор, вентерь, черпало и т. д. Из 39 перечисленных диалектных слов, связанных с природой, в рассказах Крюкова встречаются лишь шесть: изволок, займище, левада, дурнопьян, куга, коловерть» (с. 731).

Уточним: «слов» в этом списке Кузнецова не 39, а 35. Из них 20 (т. е. 57%) найдены в прозе Крюкова; выше мы выделили их п/ж. И это при том, что мы проанализировали лишь около половины крюковского наследия. (Многое еще нуждается в выявлении, сканировании и расшифровке.)

Аржанец – «На аржаном хлебе сидит... Мы тоже горя хлебанули через этот самый аржанец» («В глубине»).

Балка (расширенный список) – «Вот казаки спустились в балку» («Гулебщики»); «Недалеко от Шульгинского городка находилась широкая балка, заросшая густым лыком…» («Шульгинская расправа»); «изредка попадаются узкие и кривые балки, зеленые полосы которых мелькнут, как отрадный оазис» («На Тихом Дону»); «от дороги до балки протянулось две десятины проса» («Офицерша»; здесь же еще с десяток раз); «через игравшие степные балки и ерики» («Выборы на Дону»); «синеватые балки с жидким леском («К источнику исцелений»); «И затем по всей балке, по зеленым бокам ее…» («Жажда»; и еще здесь же полдюжины раз); «Синеватые балки жмурились в переливающихся струях горячего воздуха» («В родных местах»); «Тени облаков… безмолвно скользят по черным коврам взрытой земли, по косичкам нежной зелени над балками, по старому коричневому бурьяну на высоких глинистых шпилях» («Зыбь») и еще 14 случаев; «Село растянулось версты на две – по балке» («Группа Б.»); «И вот доселе безвестные миру седые курганы, безыменные ерики, музги, пески, неведомые степные балки…» («Усть-Медведицкий боевой участок»). А также в «Весна-красна» (10 раз), «Земля» (многократно); «В глубине»; «Камень созидания» и т. д.

Богородицына травка (чебрец) – «Цепкая и тягучая повитель с бледно-розовыми цветочками переплела желто-зеленый, только что начинающий белеть, ковыль; темнолиловая, высокая, с густым запахом богородицкая травка поднимала свою махровую головку из лохматого овсюка; зеленый красавец пырей с пушистой головкой и молодой чернобыль перемешались с желтым дроком, румяной червоницей и крепким, приземистым белоголовом» («Гулебщики»); «тонкий, всегда напоминающий о родине запах речного чобора» («Шквал»).

Буерак – «по отлогому скату над буераком» («Шквал»).

Вентерь – «…большая масса донских и недонских рыбаков, скучившихся в самом устье реки Дона, забивших вентерями и сетями все многочисленные гирла и таким образом окончательно заперших ход рыбы в верховьях» («На Тихом Дону»); « – Вентери мои отдай! Отдай вентери!..» («Новым строем»); Кроме того: «Бравый стражник в вентерке…» («Группа Б.», но, как заметил С. Л. Рожков, это, скорее всего, просто опечатка – вместо в венгерке).

По НКРЯ впервые: «На сажень влево сидел под кустом (тогда еще не раскаявшийся) голый дьякон Индикоплев и подтягивал вентерь, поставленный в ночь на раков. [Е. И. Замятин. Икс (1919)]». Вентери впервые в ТД (семикратно плюс вентерю и вентерей).

Ендова – «Это – с Ендовы казак» («В углу». 1918).

Лог – «Когда спустились в лог и скрылись из глаз родные лица, и церковка, и гумна…» («Офицерша»); «спустятся с пригорка в лог, и скроются все эти гумна» («Станичники»); «Спустились в лог – все скрылось...» («В глубине»).

Музга – «И вот доселе безвестные миру седые курганы, безыменные ерики, музги, пески, неведомые степные балки, какая-нибудь речушка с не очень благозвучным наименованием, в сводках переделанным в Раствердяевку…» («Усть-Медведицкий боевой участок»).

Прорва – «Еще дальше, за пересохшей речкой Прорвой, вырисовывается слабой волнистой линией на ясном своде неба ровная стена верб и тополей на левадах» («В родных местах»); «подобно зыбкому мостику из старой ольховой жерди, переброшенному через речку Прорву» («Мечты»); «Узенькая такая речка вроде Прорвы с зацветшей, покрытой плесенью водой, а над речкой вишневые сады и сизые, задумчивые вербы слушают, как колеса кряхтят, вода кипит и бурлит, и смотрят, как солнце ловит брызги, зеленые, как осколки бутылки» («Мечты»); «Дружно ахнул новый взрыв хохота. Он покатился по саду, отдался в старых вербах, где кричали иволги, вспугнул с колодезного журавца задумавшуюся ворону и перебросился лающим эхом за речку Прорву, заросшую тальником» («Счастье»).

Сибирек – «Лишь кое-где одиноко торчал из засохшего, приникшего к земле ковыля, серый, дымчатый полынок, да оголенные сибирьки с маленькими, покрытыми пылью листочками» («Шульгинская расправа»).

Стремя – «– Д-да… Ну однако идем. Вижу: гонит он меня прямым стремем в Лопуховку» («В гостях у товарища Миронова»). Близкую к ТД параллель обнаружил С. Л. Рожков: «В одном месте едва не опрокинулись: попали на каменное заграждение, образовавшее порог. Быстрым потоком бросило нас на камень, повернуло лодку бортом поперек стремени, и „Энэс“ едва не хлебнул водицы. Но... „упором“ выровнялись, снялись и благополучно вынеслись в безопасное русло» («Мельком», гл. 5. РБ, 1914, № 8. С. 171). Сравним: «Баркас царапнув кормою дно [скользнул] осел в воде и отошел от берега. Стремя подхватило его, понесло покачивая, норовя повернуть боком. Григорий не огребаясь правил веслом» (ТД, рук, 1 ред. С. 5).

Татарник – «Чуть маячили темные силуэты крупных сорных трав – татарника и белены. Нечасто бил перепел» («Жажда»). Татарник – репей, по Крюкову – символ несгибаемости казачества. Может показаться, что этот образ писатель берет из повести Льва Толстого «Хаджи-Мурат», опубликованной только в 1912 (здесь татарник именуется татарином). Отсюда, как замечено не нами, и название хутора Татарский в ТД :

И я вспоминаю прекрасный образ, который нашел великий писатель земли русской в «Хаджи-Мурате» для изображения жизнестойкой энергии и силы противодействия той девственной и глубокими корнями вошедшей в родимую землю человеческой породы, которая изумила и пленила его сердце беззаветной преданностью своей, – светок-татарник… (Так! – А. Ч.) Он один стоял среди взрытого, <вз>борожденного поля, черного и унылого, один, обрубленный, изломанный, вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху. «Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял, – точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаза, но он все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братьев кругом его»...

Необоримым цветком-татарником мыслю я и родное свое казачес­тво, не приникшее к пыли и праху придорожному в безжизненном просторе распятой родины, отстоявшее свое право на достойную жизнь и ныне восстановляющее единую Россию, великое отечество мое, прекрасное и нелепое, постыдно-досадное и невыразимо дорогое и близкое сердцу.

 Ф. Крюков. Цветок татарник. «Донская речь». № 2. 12/25 ноября 1919. С. 2

Однако еще в крюковском рассказе «Шквал» (1909) есть такое рассуждение атамана-генерала, впервые столкнувшегося с народным протестом: «Застилал ли глаза пот, или это всегда так, но при всем усилии расчленить эту плотную массу, рассмотреть отдельные лица, угадать по движению губ, по выражению глаз зачинщиков и нарушителей он не видел ничего, кроме странной чешуи из голов, однообразной сети пятен телесного цвета, многих глаз, сцепивших его своими лучами отовсюду, и противно-мокрые, слипшиеся волосы. Точно сплошной загон бурьяна или татарника, сорной, густо пахнущей, волосатой травы. И казалась она-то близко, – чувствовалось даже шумное, тяжелое, отдающее терпким потом дыхание ее, – то уходила вдаль и сливалась в сетчатый, подвижный узор, в котором бродило и скрывалось что-то враждебное и загадочное».

В ТД татарник семикратно: дважды в 1 кн., один раз во 2-й и четыре раза в 4-й. Первое упоминание: «Степан шел возле брички, плетью сбивая пунцовые головки придорожного татарника» (ТД: 1, XIII, 62). Степан Астахов только что узнал об измене жены и обдумывает, как с ней расправиться.

Увал – «Борона запрыгала по комьям, по сизо-черным увалам» («Весна-красна»).

Яр – «крутые яры с зеленой, ползущей вверх по ним колючкой» («На Тихом Дону»); «выносила ли золу под яр» («Душа одна»).

Чего не хватает в этом списке? Многого. Например, повители. Что ж, добавим сами:

По НКРЯ первое употребление слова повитель отмечено лишь в ТД. То, что она еще и розовая, и цепкая, делает параллель втройне уникальной.

Рассказа Крюкова «Гулебщики» Кузнецов не знает. Или не хочет знать, ведь в этом первом донском рассказе двадцатидвухлетнего писателя заявлены многие темы и образы «Тихого Дона». Здесь, кстати, и звучит впервые дружный залп казачьей лексики: кубелек (старинное праздничное платье донских казачек), арба, курень, сенник, майдан, кармазин, карагод, понизи (в ДС нет; по’низь по СРНГ – украшение на одежде; олонецкое), бешмет, завалина (завалинка перед домом), кумачный (кумачевый), ясырь (1. Плен; 2. Дань) гульба (воровской набег, отсюда и название рассказа – «Гулебшики»), уторко (утро), тычинка (шест), копеечник и жгучка (травы во дворе), барачек (буерак)…

И это только с первых трех страниц рассказа. Здесь же отыщется и бугай, которого шолоховед не обнаружил у нелюбимого писателя. 

Встретив в рукописях романа выражение «хищный вислый по-скопчиному нос» (а еще «вислый коршунячий нос»), Кузнецов пишет (с. 81):

«Муки слова» здесь очевидны: помимо вычерков и новых слов в тексте, дописанных по верху строки, весь этот развернутый троп взят автором в квадратные скобки, начертанные красным карандашом, а сбоку помечен синей галкой и волнистой красной линией, как не устраивающий его и подлежащий коренной переделке. Что и было сделано. Конечно же, «вислый коршунячий нос» – куда точнее, чем «вислый по-скопчиному нос», – тем более, что современному читателю трудно понять, что значит это слово. Оно происходит от диалектного «скопа»: «скопец» – значит: ястреб, то есть действительно указывает на «коршунячий» нос.

Однако это в «Гулебщиках» есть такой портрет казака: «Нос у него был острый, “скопчиный”, брови густые и седые, а глаза маленькие, желтые». Замена «скопца» на коршуна была сделана, чтобы развести омонимы и избежать комической двусмыслицы.

Еще одна выписка из монографии Кузнецова (с. 107):

В главе V второй части на мельнице казаки дерутся не просто с украинцами или «хохлами» – с «тавричанами». Но откуда «тавричане» на Дону? Ведь Таврия – название Крымского полуострова. В XIX – начале XX вв. в Таврию включались также районы Южной Украины, входившие в Таврическую губернию. Ни у Крюкова, ни у Севского (Краснушкина) или Родионова, ни у других донских писателей этого слова нет. Но это слово есть у Шолохова в «Донских рассказах», в повести «Путь-дороженька»: «На прогоне, возле часовни, узлом сходятся дороги с хуторов, таврических участков, соседних выселков» (1, 80). И к ним авторская сноска: «Тавричанами называли на Дону украинцев, чьи предки были по приказу Екатерины II переселены из южных, соседних с Крымом (Таврией) мест» (1, 80).

Но: «старый хохол из Таврической губернии» (Ф. Крюков. К источнику исцелений. «Русское Богатство». 1904. № 11, 12); «Года три-четыре назад наказный атаман барон Таубе торжественно, чуть ли не клятвенно обещал донцам выпроводить с Дону всех русских, тавричан, полтавцев, немцев, армян и жидов. Выгнать не выгнал, но сулить – сулил. На почве этой „национальной“ – как это ни странно звучит – вражды нередки и кровавые столкновения между казаками и иногородними. А мелкие стычки в обыденной жизни – обычное явление» (Ф. Крюков. Колдовской процесс. «Русское Богатство». 1913. № 12).

Кузнецов полагает: «Одна из любимых характеристик героев в «Донских рассказах» и в «Тихом Доне» – забурунный казак» (с. 732). У Крюкова он такого эпитета не находит. Но эпитет обнаруживается в очерке, на который Кузнецов несколько раз ссылается (с. 578, 585, 586, 588, 595):

ЗАБУРУННЫЙ

ДС: 1. Скандальный, вздорный, драчливый. 2. Беспокойный.

«– Нет. Мало... Больше все делятся. Хоть два сына, хоть один, и то иной раз отделяются. Где, бывает, отец виноват – забурунный, сыскивает, чего не следует, а где – и сын...» («На Тихом Дону»). – «– Ты, забурунный, чего прибег? – спросила она с видимым неудовольствием» (ТД: 1, VIII, 44).

По НКРЯ этот эпитет встречается только в ТД.

Нет якобы у Крюкова и глагола огарновать – ‘окружить’ (с. 733). Однако:

ОГАРНУТЬ

В ДС нет.

– огарну’ть, обгарнуть, обгорнуть – окружить или охватить, обнять (занять), огородить. Огарнуть двор (тульское по Далю);

– огарнова’ть – окружить (воронежское, ростовское, волгоградское по СРНГ);

 «…– Ухвати я тогда этого коня, – ушел бы! Ей-Богу, ушел бы... Не успел: огарнули кругом, шашками по плечам лупят... Достать как следует не могли, оттого не поранили» («Итальянец Замчалов») – Ср. в том же контексте (!) по ранним изданиям, начиная с журнального, и по шолоховской рукописи ТД: «В стороне человек восемь драгун огарновали Крючкова» (ТД: 3, VII, 300). В издании 1953 г. поправлено: «окружили». Начальный вариант восстановлен в издании 1995 г.

Огарнуть можно что угодно, кого угодно и чем угодно. Но вот ведь неприятное для шолоховедов «совпадение»: в первом примере речь о том, как эскадрон мадьярских гусар окружил казака Замчалова, а в ТД немецкие драгуны точно таким же маневром огарновали Кузьму Крючкова.

Кузнецов пишет: «Продолжим этот перечень встречающихся у Шолохова «народных форм», образованных из слов, которые обозначают состояние: марь, стынь, вызвездь, сколизь, усталь, звень, кипень, цветень, выцветень, запогодь, расторопь, мокрость, непролазь, непроглядь, прозелень, пахоть, прель, темь, сухомень, ростепель, наволочь, ровень, коловерть, теплынь, некось, стукотень, мешавень... Таких слов, образованных от слов порой достаточно редких, также нет у Крюкова» (с. 735).

Как сюда попало слово коловерть, употребление которого Крюковым Кузнецов признал на с. 731, гадать не станем (от таких ошибок никто не застрахован). Пройдемся и по этому списку:

1. Вызвездить – «Ночью метель перестала, вызвездило да такой морозяка вдарил...» («Четверо»). (Кстати, слова морозяка в ТД нет.)

2. Усталь – «без устали» («На речке лазоревой»)

3. Пахоть – «…теперь, как только мы поднялись на изволок, и вместо голых вербовых рощиц раскинулась перед нами безбрежная пахоть…» («Около войны»).

4. Прель – «душноватый запах прели» («Старая левада»); «люди в мокрых, прелью пахнущих шинелях» («Группа Б.).

5. Темь – «А за гранями, – направо и налево, дальше и выше, – висела немая, неподвижная темь, охваченная сонным оцепенением» («Мечты»); «Синяя темь безмолвно глядела в окна» («Тишь»); «Темь, горечь горькая бессилья, отчаянье одиночества и безбрежной распыленности…» («В гостях у товарища Миронова»); «…что же это за будущее, что за беспросветная и бескрайняя темь?» («Визитка от Арона Бибера»); «Генерал отвернул мерзлый, запудренный снегом, гремучий, как жесть, брезент, закрывавший вместо двери вход в землянку, шагнул в темь и покатился по мокрым, скользким глиняным ступенькам вниз, в теплый погреб» («Группа Б.); «темь, загадочное безмолвие» («Два мира»); «Вот и тут, в станице, то же безмолвие и черная темь» («Шаг на месте»).

6. Коловерть – «Сколько-то песку, сору и обломков оставит в жизни тихих степных углов революция – угадать сейчас мудрено. Но, несомненно, оставит ямы, коловерти, изрытые дороги, разорванные плотины и развалины старинных, привычных учреждений» («Новым строем»).

7. Теплынь – «Хотелось крикнуть гулко и резко, засмеяться, запеть, разбудить звонким, разливистым голосом спящую улицу, эту влажную теплынь весенней ночи, закутанную мягким, колдующим светом» («Зыбь»).

8. Некось – «– Этот луг у них Губановка называется... Так я думаю: наши цепи должны лежать во-он за этой плешинкой... Сенов набирают на нем страсть. Нонешний год были травы – не вылезешь. И все осталось без предела: некому работать... Вот время подошло какое... Да оно и в Писании указано... А сейчас в степе сколько этой некоси стоит – Боже мой...» («Усть-Медведицкий боевой участок»); «И в дни теплой осени, ясные, хрустально-прозрачные, жизнь беженцев под открытым небом, в широком просторе степей, где миллионы десятин осталось некоси брошенных на корню трав, была не только сносна, но даже и привольна» («Здесь и там»).

Итак, счет не 27 : 0 (по версии Кузнецова), а 19 : 8.

В спорте это тоже разгромный счет. Но то в спорте.

С конца 1916 года (после рассказа «Ползком») Крюков пишет только очерки. (На это когда-то обратил внимание А. А. Заяц.) А, значит, львиная доля материала, пригодного для прозы (то есть диалектизмы в первую очередь) уходит в роман, который, как свидетельствуют современники, Крюков задумал еще в 1912 или 1913 году. Подтверждением этого предположения служит то, что 6 из 8 параллелей приведенного выше ряда относятся именно к 1914–1919 годам.

Не были засчитаны Кузнецовым и многие «сухие голы» Крюкова (это когда у Крюкова есть диалектизм, а в ТД нет).

Сколько их на самом деле, мы сегодня пока подсчитать не можем:

1.                  Просмотрено только около половины текстов Крюкова.

2.                  Нет их полной словарной росписи.

Как и двойные стандарты, двойная бухгалтерия изобретена не Кузнецовым. По воспоминаниям современников, этот метод использовал юный Миша Шолохов, служа продинспектором и постфактум подставляя нужные запятые в цифрах налогообложения. Одни и те же диалектизмы могут звучать, а потому и записываться, чуть по-разному. В прозе Крюкова встречаются, к примеру, кизяк и кизек (топливо из сухого навоза с соломой в виде кирпичей или лепешек). В ТД чобор, чебор, чеборец – это все «богородицына травка», (чебрец, он же чабрец). Но в раннем рассказе Крюкова «Гулебщики» мы встречаем иное написание: богородицкая травка. При этом чобор мелькает у Крюкова в рассказе «Шквал».

В ТД нет овсюка (есть овсюг). У Крюкова есть сомяка (большой сом), но нет варианта сомяга.

Мы и впрямь не знаем пока у Крюкова эпитета звонистый. Кузнецов сообщает, что шолоховед Вениамин Васильев вообще считал это слово изобретением Шолохова, но забывает дать две такие ссылки: «– Цифра зазвонистая!..» («Зыбь»); «Он артистически-ловко, отчетливо, весело сочетал возвышенный стиль с неожиданными зазвонистыми выражениями, – неискоренимый юморист и великолепный мастер чувствовался в причудливых узорах этой забавной словесности» («Группа Б.»).

Для сравнения обратимся к крюковскому рассказу «В родных местах» (1903). Этот текст Кузнецов, по его утверждению, также анализировал. И не обнаружил ничего тиходоновского.

Совпадения с ТД: тихий Дон; истухать; Себряковский вокзал – в ТД трижды Себряковская станция; удумать; Распопинская станица; бестия; косяк (о косяке лошадей); станичник; настороже; шацкий (ответ на вопрос, откуда; имеется в виду Шацкий уезд); придача; полчанин; купырь; левада; вечерять; ржавь; гудет (в Сибири лес, а на Дону ерик); убечь (о побеге из тюрьмы); яр; ваканция – случай (в ТД вакан); прясло – изгородь из жердей, горизонтально закрепленных на столбах; огорожка – изгородь (в ТД огорожа); подсучил шаровары (в ТД подсучивая рукава); хребтится – хочется, не терпится (ДС; в ТД неоднократно гребтится).

Кроме того:

ГУНЬЁ

гуни – тряпки, старая одежда; скарб (ДС)

«–…Продавай это гунье все паршивое, пойдем на Дон… пра, пойдем!» («В родных местах»); «– Вещь понятная: заведут куда-нибудь, попользуются и ухайдакают... И гуньишко, какое было, все забрали: в арбе ничего, сенишко лишь осталось и – все... Ну, и нехристи! Прямо – нехристи, сукины дети! – с негодованием бестолково твердил Семен Уласенков» («Четверо»). – «– ...спрашиваю: «Стало быть, миру погибать надо на берегу? Когда же мы сумеемся со своими гуньями на энту сторону перекинуться? Ить нас же вырубят красные на кореню!» (ТД: 6, LX, 396).

По НКРЯ слово гуни впервые у Андрея Платонова (Чевенгур; 1929). Среди прочих словоформ только пример из ТД.

ОСТАТНЫЙ

по ДС остатний – последний

«– Хотел остатный /в тексте опечатка – остальной; А. Ч./ раз взглянуть на тихий Дон...» («В родных местах»); «– Да уж, може, и остатний раз... И не придется больше очами тебя обызрить...» («Сеть мирская»). – «Казаки уже легли спать, расстелив в кухне и горнице полсти, курили остатный перед сном раз» (ТД: 3, VI, 276).

ПРА!

междометье, образованное от слова право в значении ‘правда, истинно’ (объяснено Л. У. Вороковой)

«–…Продавай это гунье все паршивое, пойдем на Дон… пра, пойдем! <…> Подашь ты царю прошение, напишешь, что было у тебя за Турцию два Егория, – царь вернет тебя, пра, вернет!..» («В родных местах»). – «–…Возгря кобылья! Пра!» (ТД: 4, VII, 86); «– Чудак! Пра слово, чудак! Какое в моих годах могет быть здоровье?...» (ТД: 6, XLVI, 297).

КАЗАЦТВО

общность казаков (нет ни в ДС, ни в СРНГ)

«–…Воинов нет, казацтва лежит пропасть» («В родных местах». 1903). – «– Ну, казацтво, держися!» (ТД: 3, IV, 261).

По НКРЯ слово казацтво впервые в ТД (единственное производное от него казацтвом зафиксировано в 1934).

Общее у рассказа «В родных местах» и «Тихого Дона» – еще и хрестоматийный мотив майковского стихотворения «Емшан», восходящий к Ипатьевской летописи: «Они принесли с собой, вместе с пучками степных трав, аромат далекой родины, ее землю в ладанках, ее песни и живые вести о ней» «В родных местах». – «Один из них, молодой цыгановатый красноармеец, в пути сошел с ума. Всю дорогу он пел, плясал и плакал, прижимая к сердцу пучок сорванного душистого чеборца» (ТД: 7, III, 31).

Общее и слово «шворня/шворка» (по ДС шворка – тонкая веревка, шнурок): «били тебя… шворями». «В родных местах». При этом «шкворка» пять раз в 3 книге ТД.

Есть в рассказе «В родных местах», но нет в ТД:

Золотой «крестовик» – золотая монета времен Елизаветы и Екатерины II; ощупать – обокрасть (воровское); пришить – убить (воровское); батюня; забулдыга; обтолкать бока; мазанка; вознаться – обознаться (в ДС нет, по СРНГ донское); вклепаться – обознаться (в ДС нет, есть в СРНГ пензенское, саратовское, забайкальское; это слово и звучит из уст беглого сибирского каторжанина); мочежина – сырое место, иногда с болотом или родниками (ДС); стоерос (в ДС нет; видимо, то же, что дубина стоеросовая); майданная – площадь в центре станицы (ДС); но здесь, скорее, – зала для собраний; подкузьмить; ремиз (от реми’зить – позорить; по НКРЯ пермское, екатеринбургское; однако Крюков считает это слово донским: см. заремизить и ремизиться в рассказе «Тишь»); левольверт; винополия – монополия на продажу водки; жарить – заламывать цену; «ползи сюда!» – подойди; обзырить очами; сбок – сбоку.

Итак, 28 совпадений с романом и 21 слово или выражение, которое не встречается в ТД.

То есть 57 % совпадений с ТД.

Выпишем параллели к ТД из еще одного якобы изученного Кузнецовым рассказа.

«Душа одна» (1915): куга (о молодежи); чумбур; яр; колесить (поворачивать); поваканило (пофартило; в ТД вакан); брехни (во мн. ч. «наслухается на улице брехней всяких» – «брехнев наслухался»); поставить на постав; это – голос (аргумент); поджиться (поживиться); хорек (ругательство); Кумылга (речка к западу от Глазуновской станицы, некий предел ближней округи); кричать (плакать); Миколаев (город Николаев; в ТД неоднократно имя Миколай); Крутенький барак (местность в родных местах Крюкова близ Медведицы; в ТД просто Крутенький); охлюпкой (ехать верхом на неоседланной лошади); не семенный (то есть не способный дать жизнь: «не семенный, желтый весь» – «не семенна» и «не дюже семенна»); соленый арбуз; сушеная вишня; Тихий Дон; поддоска (железная полоса, подкладываемая под ось саней или телеги); прянец (пряник); чирики (обувь); «засеяли кудрявыми казацкими головушками» – «А засеяна славная землюшка казацкими головами»; «Подошел покос» – «покос подошел»; поло’м (поломка); шлея; набродиться (устать, ловя рыбу бреднем на бродах; в ТД – бро’дить); отпоминать; бурсак (хлеб продолговатой формы из пшеничной муки); двуколка; омраком ошибло (в очерке «В сфере военной обыденности» омраком шибает. Но омороком тебя шибало [7, XVI, 159]); фершал; очунеться и почунеться (выздороветь; обе формы есть в ТД); на часок (на минутку); «Болезный мой!»; доказать (‘утверждать’; в ДС в таком значении не отмечено); австрицкий (в ТД в речи русина: нихт австриц); гумно; толо’ка (пастбище); арба; «Цоб! цоб!» (понукание волов); трудный (сильно больной).

Не имеют параллелей в ТД: скоро скутляшется (о непригодной для похода нежной лошади; в ДС и в СРНГ нет; по смыслу – скоро загнется); газеты (бабьи сплетни); поршни (сапоги с отрезанными голенищами); «– В один мент!» (моментально); шибаревый (бойкий, предприимчивый); поддонить (в ДС нет, есть только поддонки – молоко со снятыми сливками; по контексту поддонить – ‘снимать пенки’); обзырить (увидеть); осохнуть; бесчинское зверство; касция (видимо, искаженное касса; денежная наличность); крынуть (в ДС и в СРНГ нет; возможно, от крыть (Даль) – прятать, хоронить, таить; есть также в очерке «В углу» в значении ‘урвать, гульнуть’); людопроводка (обманщица); тюлюпать (в ДС нет; видимо, – плестись); ловенький (ловкий); однова дыхнуть; обмишулиться (обмишуриться); ногами зыбнуть (в ДС нет; видимо, – ногами слабеть; от зыбь); громаднеющий; долина’ (длина); трупьё; вьюноши; посчастило (посчастливилось); вашбродь (ваше благородие); нажитиё (нажитое); разумши; оралка (разновидность бороны); юфта (воловья кожа); подошва (в ДС нет; по СРНГ – особым способом обработанная кожа; черкасское); способие (пособие); побраниваться (поругиваться); целение (врачевание); «одулись от слез» (в ТД только «опухшее от слез лицо»); щерба (рыбацкая уха’); песенница (певунья); зевать (испускать последнее дыхание); сената’р (санитар); тархан (старьевщик); тпрукнуть (остановить лошадь); слободно (свободно); докторица.

Перед нами 43 совпадения и 40 слов или выражений, которые не встречаются в ТД.

То есть совпадений с ТД 52 %. (Напомним, что наш анализ рассказа «В родных местах» дал близкую цифру – 57 % совпадений.

Кузнецов пишет, что не обнаружил у Крюкова слов зипун, сюртук, голицы, катух, треух, закут, завеска (последнее встречается только в рассказе «Отец Нелид»), хлебово, стряпка, полудневать, синь, чернь, кричать (как плакать: не знали, как слезами кричат; «Душа одна»), ковыль, пырей, чернобыль (в ТД чернобыл), татарник. Но они проигнорированы шолоховедом, как и сотни других диалектных параллелей с ТД. Не найдем мы и длинного списка диалектизмов, неизвестных ТД, но известных Крюкову.

А наиболее комичный случай (бог шельму метит!) произошел со словом стремя – ‘стремнина реки’, отсутствием которого у Крюкова шолоховед гордится, как собственной заслугой. Но Крюкова стремя встречается дважды (см. выше), а вот Шолохов его явно увидел впервые в ТД: в «черновой рукописи» на первой же странице читаем «стрЯмя… Дона». См.:

http://chernov-trezin.narod.ru/maroderSHOLOHOV-0.htm

На приписках зиждется и главный вывод шолоховеда:

Сопоставление диалектной лексики в произведениях Шолохова и в рассказах Крюкова свидетельствует об органическом языковом единстве «Тихого Дона», «Донских рассказов» и «Поднятой целины». В них практически один и тот же лексикон диалектных и местных речений, на 85% не совпадающий с лексиконом диалектных слов Крюкова. Анализ диалектизмов и местных речений также подтверждает несоразмерность богатства словарного запаса в «Тихом Доне», «Донских рассказах» и «Поднятой целине» с уровнем словарного запаса рассказов Крюкова.

Если допустить, что автор «казачьих глав» «Тихого Дона» – Крюков, то возникает естественный вопрос: как же он мог написать эти главы, располагая в рассказах всего 15% диалектного лексикона «Тихого Дона»? А ведь диалектные слова в «Тихом Доне» в своей превосходящей части падают именно на «казачьи главы».

Крюков или любой «белый офицер», чтобы написать «Тихий Дон», должен быть так же глубоко погружен в стихию народного языка и столь же исчерпывающе знать его, как знал Шолохов» (с. 735–736).

Что на деле остается от этого вывода? Практически ничего. Только фальшивая цифра 85%. Да еще, пожалуй, угрюмая вера в то, что если лгать ради благого дела, разоблачений не последует.

Сегодня в электронном виде мы располагаем суммой произведений Крюкова в 550 тысяч слов. Сотни совпадений диалектизмов, авторских метафор и вербально-синтаксических конструкций свидетельствуют об удивительной близости словаря «Тихого Дона» и прозы Федора Крюкова.

При этом многих донских диалектизмов, использованных Крюковым, не найти и в специальных в словарях.

В отличие от кузнецовских, наши результаты легко проверяемы.

Поскольку Ф. Ф. Кузнецов читал какого-то другого Федора Крюкова, перед нами не исследование, а рутинная туфта ответственного наперсточника идеологического фронта, печально знаменитого погромщика «Детгиза» (за «инспирированный западными спецслужбами» сборник детских стихов ленинградского поэта Олега Григорьева «Витамин роста») и гонителя авторов самиздатовского альманаха «Метрополь».

Видимо, эпоха лысенковщины еще не закончилась. И в XXI веке нас по-прежнему принуждают жить по законам идеологизированного мифа,  поклоняясь если не гению всех времен и народов, то криминальной ловкости первого стахановца Страны Советов – Михаила Александровича Шолохова, академика АН СССР и Нобелевского лауреата.

См.:

ФЕДОР КРЮКОВ – «ТИХИЙ ДОН»

Материалы к параллельному словарю диалектизмов,

речевых клише и авторских тропов: первая тысяча примеров

http://fedor-krjukov.narod.ru/slovar.htm

В предлагаемом ниже наброске словаря учтены те совпадающие вербальные элементы и синтаксические конструкции, которые встречаются у Крюкова (проанализировано около 150 газетных заметок, очерков, рассказов и повестей) и в «Тихом Доне».

Наша работа не претендует на полноту. Скрупулезный научный свод параллелей – дело будущего.

В слованых статьях, как правило, сначала следуют примеры из Крюкова (с указанием произведения), а потом из ТД. Если в статье читатель обнаружит лишь один пример, это значит, что мы имеем дело с полным совпадением вербальной формулы.

Помета **** означает, что перед нами уникальное слово, или метафора, впервые встречающиеся в прозе Крюкова (то есть до 1920 г.), а вторично в ТД; или уникальный, ранее не зафиксированный в литературных текстах диалектизм. (Проверка производилась по электронному «Национальному корпусу русского языка»).

*** – авторский троп или сближение разных диалектных параллелей, а также совпадение контекстов или совпадающий дополнительный вербальный элемент;

** – цитата или реминисценция (в том числе и на уровне поговорки, пословицы или мо);

* – редкий диалектизм или редкая форма слова (например, «притуляться», «намале’», «прилабуниться»).

Если слово обладает несколькими перечисленными признаками, то маркируется по тому случаю, который помечен бо’льшим числом звездочек. (Так у слова калеч не *, а ****, поскольку в таком виде оно до ТД обнаружено в литературных текстах лишь у Крюкова.)

Тривиальные клише вроде «толпился народ», «полное доверие», «хуже не будет», «охватить кольцом», «колючие мурашки», «веселый день» и т. п. – игнорировались.

Знак «–» перед словом указывает на то, что параллель к этому примеру в ТД или у Крюкова не обнаружена (или пока не обнаружена, поскольку еще не все тексты Крюкова выделены, а среди наследия Шолохова изучены только варианты ТД по одному изданию и не проанализированы другие произведения, вышедшие под его именем).

Цитаты из «Тихого Дона» даны по изданию:

Шолохов М. А. [Тихий Дон: Роман в четырех книгах]. // Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 8 т. – М., 1956–1960:

http://feb-web.ru/feb/sholokh/default.asp?/feb/sholokh/texts/sh0/sh0.html

Рукописи Шолохова:

Отдел рукописных и книжных фондов Института мировой литературы им. А. М. Горь­кого РАН. Ф. 143. (Фонд М. А. Шолохова), оп. 1, ед. хр. 4.

http://next.feb-web.ru/feb/sholokh/default.asp

А. Ч.

Анализ параллелей см. в статье «Запрещенный классик» в разделе «О Федоре Крюкове».

См. также некоторое число параллелей здесь:

http://www.dm-dobrov.ru/publicism/don/don-6.html

СОКРАЩЕНИЯ

Брокгауз – Энциклопедический словарь изд. Ф.А. Брокгаузом и И.А. Ефроном. Петербург, 1890–1907.

Даль – Словарь живого великорусского языка В. И. Даля.

ДС – Большой толковый словарь Донского казачества. М., 2003.

Крысин – Крысин Л. П. Толковый словарь иноязычных слов. М., 1998.

М – Миртов А. В. Донской словарь. Материалы к изучению лексики донских казаков. Ростов-на-Дону, 1929.

НКРЯ – электронный «Национальный корпус русского языка»:

http://ruscorpora.ru/search-main.html

ССРЛЯ – Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.–Л.1948–1965.

СРНГ – Словарь русских народных говоров:

http://iling.spb.ru/vocabula/srng/srng.html

СЯШ – Словарь языка Михаила Шолохова. Автор проекта и главный редактор Е. И. Диброва. М., 2005. (Внимание! В этом издании, обслуживающем запросы официального шолоховедения, встречаются как упущения, так и прямые фальсификации. Диброва сообщала, что материалы для словаря готовили студенты университета им. М. А. Шолохова, в котором она заведует кафедрой. Надо ли после этого, к примеру, удивляться ее утверждению о том, в что в «Тихом Доне» не встречается слова «луна»?).

ТД – роман «Тихий Дон»

Ушаков – Толковый словарь Д. Н. Ушакова.

Крюков – Федор Дмитриевич Крюков

Три цифры в скобках после цитат из ТД последовательно обозначают номер части (не тома!), главы (римская цифра) и страницы.

Внимание! Хотя на начало 2010 года в НКРЯ более 150 миллионов слов, формирование его не завершено, а потому могут появиться и новые параллели.

Андрей Чернов.

весна 2007–2011

Анализ параллелей см. в статье «Запрещенный классик» в разделе «О Федоре Крюкове»